В доме его из рук в руке передали девочке, несущей стопку белья. На вид ей было не больше двенадцати, но она вела себя как взрослая. Сказать вернее: точь-в-точь как Дана. Девочка назвалась Марией, его имени она не спросила. Указала подбородком на лестницу, предлагая следовать за ней, и пошла не оглядываясь.
Она заговорила вдруг: посреди последнего, шестого лестничного марша. Аннит не сразу понял, что говорит она для него. Шелест, плеск: даже речь ее напоминала о Дане.
— На первом этаже у нас кухня и столовая. На втором — мужские комнаты. Там же, сразу налево — читальня. Женские комнаты здесь, наверху.
Миновали последние ступени и вышли в длинный чисто выметенный коридор. По стенам то справа, то слева помещались двери. Одни плотно запертые, другие приоткрыты и за ними видны следы жилья. Дальше — четыре двери, распахнутые настежь. Его провожатая уверенно зашагала к последней: у самого окна, которым заканчивался коридор. Значит, решили засунуть его подальше, чтоб никому не мешал.
В нем вскипала злость, и чтобы не дать ей выхода, Аннит приотстал, подошел к окну. Окно было зеленым. Деревянная, выкрашенная зеленой краской, рама. Узкий зеленый подоконник, весь в щербинах, занозах, чуть теплый от солнечного света. Стекло тоже зеленоватое, с мелкими пузырьками и неровной поверхностью.
Отходить от окна и смотреть жилье не хотелось. Однако, Мария была уже внутри: сноровисто стелила и что-то говорила, не глядя в его сторону.
— …Эта жилая. Есть еще умывальня: с отхожим местом и водопроводом. Горячую воду можно не экономить. И мастерская — вот то пустое помещение.
Ему и вправду отвели хорошее место: целых три комнаты. Совсем не то, на что можно рассчитывать при таком холодном приеме. Но тепло дома оставляло равнодушным, а холодный прием — коробил.
Девочка продолжала говорить отстранено, безличными формами, ни разу не обратившись прямо к нему, ни разу не взглянув в глаза. Что? Ей-то он что сделал?
Злость снова поднялась в нем, окатила волной, затопила, и в этот раз он не сумел удержать ее. Он закричал на эту маленькую надменную Марию, и грязные слова перемежались одним только осмысленным «почему?». И ему казалось, что весь мир должен рыдать сейчас безутешно и горько, как рыдал ребенок внутри него, что должны лететь стекла, трещинами идти стены, что вот-вот должно произойти что-то страшное.
— Мы тебе не рады — сказала девочка ровно. — Ты обидела маму.
Значит вот за что. Чувствуя в себе едва ли не всю силу мира, он заставил поверить Яра и Дану, что он не безродный одиночка, и прийти за ним, и принять на обучение. Заставил, не оглядываясь на их чувства. Заставил, вместо того, чтобы просить у них милости, как просит нищий.
Но откуда знает эта?
А «эта» продолжала говорить, как ни в чем не бывало. Занятия у них бывают по нечетным дням недели, кроме девятого. После завтрака, в комнате Даны, первой по коридору. И если нужно еще что-нибудь, пусть скажет сейчас.
Аннит хотел снова наорать на нее, сказать, что ничего от них не возьмет, но здравый смысл победил эмоциональную бурю.
— Мне нужна одежда.
Она заговорила вдруг: посреди последнего, шестого лестничного марша. Аннит не сразу понял, что говорит она для него. Шелест, плеск: даже речь ее напоминала о Дане.
— На первом этаже у нас кухня и столовая. На втором — мужские комнаты. Там же, сразу налево — читальня. Женские комнаты здесь, наверху.
Миновали последние ступени и вышли в длинный чисто выметенный коридор. По стенам то справа, то слева помещались двери. Одни плотно запертые, другие приоткрыты и за ними видны следы жилья. Дальше — четыре двери, распахнутые настежь. Его провожатая уверенно зашагала к последней: у самого окна, которым заканчивался коридор. Значит, решили засунуть его подальше, чтоб никому не мешал.
В нем вскипала злость, и чтобы не дать ей выхода, Аннит приотстал, подошел к окну. Окно было зеленым. Деревянная, выкрашенная зеленой краской, рама. Узкий зеленый подоконник, весь в щербинах, занозах, чуть теплый от солнечного света. Стекло тоже зеленоватое, с мелкими пузырьками и неровной поверхностью.
Отходить от окна и смотреть жилье не хотелось. Однако, Мария была уже внутри: сноровисто стелила и что-то говорила, не глядя в его сторону.
— …Эта жилая. Есть еще умывальня: с отхожим местом и водопроводом. Горячую воду можно не экономить. И мастерская — вот то пустое помещение.
Ему и вправду отвели хорошее место: целых три комнаты. Совсем не то, на что можно рассчитывать при таком холодном приеме. Но тепло дома оставляло равнодушным, а холодный прием — коробил.
Девочка продолжала говорить отстранено, безличными формами, ни разу не обратившись прямо к нему, ни разу не взглянув в глаза. Что? Ей-то он что сделал?
Злость снова поднялась в нем, окатила волной, затопила, и в этот раз он не сумел удержать ее. Он закричал на эту маленькую надменную Марию, и грязные слова перемежались одним только осмысленным «почему?». И ему казалось, что весь мир должен рыдать сейчас безутешно и горько, как рыдал ребенок внутри него, что должны лететь стекла, трещинами идти стены, что вот-вот должно произойти что-то страшное.
— Мы тебе не рады — сказала девочка ровно. — Ты обидела маму.
Значит вот за что. Чувствуя в себе едва ли не всю силу мира, он заставил поверить Яра и Дану, что он не безродный одиночка, и прийти за ним, и принять на обучение. Заставил, не оглядываясь на их чувства. Заставил, вместо того, чтобы просить у них милости, как просит нищий.
Но откуда знает эта?
А «эта» продолжала говорить, как ни в чем не бывало. Занятия у них бывают по нечетным дням недели, кроме девятого. После завтрака, в комнате Даны, первой по коридору. И если нужно еще что-нибудь, пусть скажет сейчас.
Аннит хотел снова наорать на нее, сказать, что ничего от них не возьмет, но здравый смысл победил эмоциональную бурю.
— Мне нужна одежда.
-
-
22.03.2011 в 20:20-
-
22.03.2011 в 20:26А этот кусок еще и слабый. И сюжета пока не видно.
Сорри, Нани, я лучше не умею. Я вообще никак не умею, а на таком вот — учусь.
-
-
22.03.2011 в 20:44мне вот сейчас мой староста в институте прислал... не бетить, а хвастаться. Книгу, уг, издать будет. Да ты Шекли, а я Азимов! Енот ваще сам Г.П.Лавкрафт...
ты читал стольок хороших книг, что просто не можешь писать плохо. тебе может быть тяжело, тебе может противиться мир, с которым ты работаешь. но умеешь ты хорошо, потому что не_хорошо для тебя не_есть_текст. енотно. но понятно?
-
-
26.03.2011 в 14:25Аналогии с фантастами не понятны. Да я и не про чувство языка ни фига, оно действительно хорошими книгами делается. Я про умение сесть и писать, не дожидаясь пока торкнет (с недосыпа, недотраха, или скачка давления). И про умение начав — заканчивать. Это танцы вокруг той самой волшебной воли, про которую текст, на самом деле.
-
-
26.03.2011 в 18:37ну тогда я сам лузер. я не дописал ничего из кроме маленьких рассказиков.
-
-
27.03.2011 в 13:26Я понимаю, сегодня все стрелки переводят: день такой. Это мне оно надо. Это на мне каждый недописанный текст с четырнадцати лет висит мертвым грузом и жить мешает. Потому что за каждым — неразрешенный конфликт, невыплаканные слезы и несцеженный яд. Мне нужно уже научится их дописывать, и плевать на расценки.
Уверен, что тебе нужно все то же самое, айе?
-
-
27.03.2011 в 19:56нет. я своё кино в голове долистываю, и дальше мне оно никаким лесом не проросло.
-
-
27.03.2011 в 21:24Ну, видишь. Так что не лузер, просто не надо)